«Мне хотелось, чтобы детям было не больно и не страшно»
Традиционный вопрос: почему делом жизни выбрали медицину?
Я мечтал стать врачом с класса седьмого или восьмого, причём именно детским анестезиологом-реаниматологом. На выбор специализации повлияло множество факторов, но основной – желание сделать так, чтобы детям было не больно и не страшно. Мечта сбылась. После окончания мединститута пришёл работать в областную больницу в отделение детской реанимации.
Ваши пациенты исключительно дети?
Не только. Я работаю и со взрослыми. Но приоритетная моя специальность, которая по сей день продолжает оставаться таковой, моя первая любовь – это всё-таки педиатрическая анестезиология и реаниматология.
К вопросу о боли и страхе. Введения наркоза боятся не только дети, но и многие взрослые. Как помогаете своим пациентам справиться тревогой? Успокаиваете их?
В тех случаях, когда человек подписывает информационное согласие не сам, то есть если он юридически недееспособен, я максимально нечестен. Детям, например, рассказываю «сказки» – что мы будем смотреть мультики, что всё будет классно и т.д. и т.п. Я не буду говорить ребёнку или взрослому недееспособному человеку обо всех вероятных осложнениях. Таких пациентов постараюсь расслабить, пусть даже с помощью примитивного вранья. Вы же тоже своих детей обманывали, когда они были маленькими? Анестезиолог в этом плане как мама. Есть такая шутка: только двух людей на Земле беспокоит, когда ты покушал и как ты поспал – маму и анестезиолога. Со взрослыми пациентами и с родителями детей я предельно честен и откровенен, то есть сообщаю все детали, в мельчайших подробностях рассказываю, как будут проходить наркоз, послеоперационный период и так далее. Успокаивать взрослого пациента? У меня разные были ситуации. Обычно привожу цифры статистики, говорю, например, что на машине ездить в десятки раз опаснее, чем ложиться на операционный стол. Был пациент в частной клинике, мы довольно долго беседовали с ним накануне операции, а спустя какое-то время он мне звонит и спрашивает: «А вы что, больше мне не будете звонить?». — «А зачем?». – «Ну, чтобы успокаивать меня». – «Нет, не буду». – «Почему?». – «Потому что я анестезиолог, а не психолог и не психотерапевт». В итоге пациент расстроился и не пришёл на операцию.
«Наркоз – один из самых опасных методов медицинского вмешательства»
Насколько серьёзными могут быть осложнения после наркоза?
Наркоз – один из самых опасных методов медицинского вмешательства. Осложнения есть у любого метода лечения. Поймите, каждый раз, когда вы принимаете лекарство, вы рискуете, потому что оно может вызвать либо побочное действие, либо осложнение. А наркоз — более чем вероятно, потому что это не одно какое-то лекарство, а целая их комбинация. Чем больше число препаратов в комбинации, тем более непредсказуемо их действие. Это с одной стороны. С другой стороны, есть статистика, которая говорит о том, что наркоз по степени вероятности погибнуть опаснее, чем летать на самолёте, но безопаснее, чем ездить на машине. Что касается осложнений, они есть во всём мире. У меня, к счастью, в плановой анестезиологии, стучу три раза по дереву, их не было. Надеюсь, что не будет.
Некоторые пациенты жалуются, мол, ввели «плохой» наркоз, потому что отечественный, надо было импортный ставить. Есть ли разница между российскими и зарубежными препаратами?
Этот вопрос одновременно и простой, и сложный. Дело в том, что есть несколько групп препаратов и надо сравнивать каждый с каждым. Грубо говоря, если перевести в потребительскую плоскость, бутерброд — с бутербродом, кока-колу – с кока-колой: отечественная кока-кола — импортная, отечественный бутерброд — импортный. Тогда будет сравнение корректное. А тут речь идёт о другом. Это не про отечественное и импортное, а про бесплатное и платное. То есть пациенты считают, что они чувствовали бы себя после операции лучше, если бы заплатили за импортный наркоз, а не согласились бы на препарат, который им ввели в рамках ОМС. Это некорректное сравнение, потому что препараты из разных групп. Я работал со всеми анестетиками, которые сейчас доступны, и не вижу существенной разницы между отечественными и импортными. Вопрос в том, какими препаратами работали, как их комбинировали, как они были применены относительно данного конкретного пациента в данной клинической ситуации. Например, то, что будет хорошо для меня, — не факт, что подойдёт вам. Это первый момент. Второй момент: то, что будет хорошо для меня при такой-то операции в таком-то возрасте, — не факт, что будет хорошо для меня же два года спустя при другой операции.
«Постоянно испытываю чувство вины»
В вашей практике были случаи, когда пациент умирал на операционном столе?
Да, в моей практике были такие случаи. К счастью, не в детской и не в плановой анестезиологии, а в экстренной. Это взрослые пациенты, получившие травмы, не совместимые с жизнью, либо в ДТП, либо при падении с высоты, либо в результате ножевых или огнестрельных ранений.
Вы испытывали чувство вины?
Может быть, я неправильный анестезиолог, но я вообще постоянно испытываю чувство вины, мне всегда кажется, что что-то мог сделать лучше, даже в тех случаях, когда знаю, что ничего сделать лучше было нельзя. Это такая редукция перфекционизма. Тут, скорее, не чувство вины, а чувство безмерного сожаления от того, что я не могу предотвратить гибель пациента.
«В чудесные спасения не верю»
А истории чудесных спасений помните?
Если мы говорим о какой-то неизлечимой патологии, я ни разу не видел чудесных спасений. И не верю в них. Никогда не слышал о них ни от российских, ни от зарубежных коллег. После того, как мы помогли девочке с анафилактическим шоком на борту самолёта, мои соцсети разрывались от комментариев «вы молодец», «вы герой», «чудесное спасение» и так далее. Я никакой не герой. Герой – это если бы я, как Данко, вырвал своё сердце и отдал этой девочке. А я просто сделал свою привычную работу в непривычных обстоятельствах. Очень благодарен гинекологу Юлии и своей жене Наталье, они классно сработали, но это не подвиг. Мне пишут люди, что когда-то, 7-8-9 лет назад я спас их ребёнка. Наверное, но я их не помню. Я очень благодарен им за тёплые слова. Мне неловко, но у меня не откладываются в памяти успешные случаи. У меня в памяти только те немногие, кому я не смог помочь. Помню их лица даже спустя несколько лет. К вопросу о чудесных спасениях: я не воспринимаю свою работу как спасение. Это понятие, на мой взгляд, немедицинское, а общекультурно-религиозное.
Ваши коллеги говорят, что работа анестезиолога-реаниматолога крайне стрессовая. Вы согласны с ними? Знакомо ли вам чувство профессионального выгорания?
Да, работа очень стрессовая. И про профессиональное выгорание я слышал, более того, видел на примере некоторых своих коллег. Грозит ли оно мне? Думаю, грозит. Но, надеюсь, не случится.